– Этот шкафчик я купил на аукционе в Европе, – приговаривал самодовольный богатейчик годами эдак вполне. – Редчайшая вещичка, ручная работа! А как приятна на ощупь, м!.. Дерево старинное.

Он поглаживал поверхности древних палок, из которых некогда умелые руки сотворили нечто приличное, раз не развалилось по сей день. Поглаживал и продолжал:

– А тот столик… А вон ту тумбочку!.. 

Все бы ничего, да и дядечка собой неплох, он большой ценитель прекрасного, рьяный познайщик старины, которую с жадностью лепил поверх любого модернизма. Но что-то было в нем не так, где-то не соответствовало истине. Он – словно знаменитая картина, без экспертного ока легко сойдет за оригинал. 

. . .

Первый акт случился кратким, а во втором на авансцену выходит иной человек. 

Друг с другом они не знакомы, не виделись нигде, и даже не ведали о существовании один другого. 

С первого взгляда, и даже с десятого, они абсолютные антиподы. Второй персонаж – представитель явно заниженной культуры. Он лихо крутил гайки, краны, мастерил ремонт на дому. Вечно в пыли, руки в мозолях, мозги не в глубинах утонченных изысков. А когда бросит неосторожное словцо, так оно ж бранно так выходило, что звёздны-дамы морщились. Те, кто поумнее, смущенно улыбались. 

Итак, наши антиподы оставались таковыми, как жизнь подбросила им вдруг жестокий случай на сверку подлинности душ и заявлений. Потому вернемся к первому и культурному. 

– Ха, тот хмырь-то подумал, на простачка напал! – ценитель старины перед кем-то хорохорился, не стесняясь брамить свой монолог сортирными изысками для особой вкусности картины. И ему нипочем, что женское ухо здесь же, и не одно, ведь оно-они и не к такому привычные. – Короче, я ему слегка в рыло, он так и сел на!..

Ясно, куда имелось «на», а плевок в довесок дотошнял пейзаж. 

– Ладно, пошли за стол. Их шеф-повар обещал особое мясо приготовить. Сейчас заценим. 

. . .

Краток вышел и второй, потому время подает нам третий акт картинной сверки. 

В тот самый час-момент наш бескультурный персонаж уже блуждал в окрестностях места предстоящей событийности – в ста метрах от дорогого ресторана, в чреве которого и полоскал речами представитель «высокой культуры». 

Часом позже ценитель прекрасного меж дел гурманских и ярких словесов возьмет зубочистку и примется ковыряться в зубных скважинах, дабы извлечь останки говяжьих ошметков. Причмокивал он так, что гости снисходительно улыбались – немного пьян культурный хрен. Но некоторым еще повезло, им не доводилось видеть его трезвым и в дурном капризе. 

В сии минуты наш бескультурный персонаж с приятелем той же масти слесарской присели на лавочке в городском парке. По-тихому распечатали бутылки пива, задымили… нет, конечно же, не сигары из хьюмидора, а папироски подешевле едва не до нуля. 

Заглотив зелье, они, как и полагается, решили загутариться за жизнь. 

– Представляешь, эта шаболда мне такую подляну замутила. Я ведь так не говорил, тем более про начальство. 

– Да ты что?

– Угу. У, падла такая! Пусть теперь только скажет, что кран у неё потёк. 

– И чего дальше?

– Премия тю-тю, мать её в душу!

– Чего удивляться-то? У неё вон какой зад. И сама стервоза еще та. 

– Да ведь начальник-то уже седой, кобель чертов!

– Эта зараза найдет способ его ублажить. Ей же не крутая любовь нужна, в конце-то хренов. 

– Точно. Ладно, давай. 

– Постой-постой, спрячь. Вон, вишь? Завидят – загребут. 

– А я говорил, идём в кабак нормально посидим. 

– У тебя лишний грош карман жмет, так сгони его мне. 

– Тогда на природу надо было ехать. 

– Далековато. 

Наряд прошел мимо, мужики продолжили легкое распитие. Вошли в раж, и вскоре уже принялись поносить всех кряду – начальников, их ставленников сынков-сосунков, курочек-дочурочек, и прочие мелочи в жизни, равно как и саму жизнь по мелочам. 

Но интересно иное. В выражениях мужики не смущались, крыли матюками как надо, но!..

– Тихо-тихо ты, вишь мадам с рэбёнком? Пусть пройдут, негоже как-то. 

– Не заметил. Ладно, молчу, типа я культура. Во, черт, и плюнуть нельзя? – иронично спросил он приятеля. 

– Нельзя. 

– Ну тогда я в зубах пальцем поковыряюсь, ты не против?

– Женского полу нет? Детин малых тоже? Ладно, ковыряйся, я отвернусь. 

– Не, лапы грязноваты. Лучше дай сигарету. Они у тебя блатные. 

– О, да! Держи. 

. . .

Третий акт сей пьесы будто без надрывов, но для разгона подойдёт. Так решили сверху и перешли в четвертый. 

Итак, судьба уверенно сближала наших персонажей: богатейчика-культуру и заурядного мастака слесарских дел. Разделяла их в эти минуты только красочная стена с огромными окнами, за которыми ресторанно отдыхал косивший под элиту люд. Некоторые официанты над ними украдкой сквернили: «Ой, хас-пажа! Ручку для поцелуя она тянет, лучше ногу немытую подай! Ему-то какая разница, чьи лапы лизать? Ладно, иду лыбиться вам дальше, суки». 

Разумеется, далеко не все в этом ресторане таковые, но те, что ого-го, с лихвой своим апломбом покрывали большую часть гостей вполне себе приличных. 

Здесь же отдыхало и моложавое чмырьё – сынки-сосунки и курочки-дочурочки. Мат стоял погромче-подурней, их вальяжные позы демонстрировали – скажите спасибо, что ноги не на столе.  

Один из сынков вдруг приметил, как на входе объявился папик-жулик невзначай. Девица при нем точеная, ярко выраженное плоскостопие логично отражалось на тщательно зашпаклеванной физиономии. 

– Опочки!.. Народ, туда зырим! Знакомые лица!

– Молчи, придурок, это мой батя. Сидим тихо, может, не заметит. 

– А что так? Поесть у нас сегодня под запретом?

– Я лимит выработал, а мне еще тачку обновить надо. 

– И-чё?..

– Ничё. Подход буду искать. Как выпьет, там и подкачу. Не чужие ведь, подкинет родственник на жизнь. 

– Слушай, а мать в курсах?

– Пра-чё?

– Пра-неё. 

– Кого?

– Дурак что ли, про кралю ту!

– Ха!.. Мать знает, как жить красиво. У папика таких табун. Ладно, приткнись, не твое дело. 

– Да понял я, понял. Ну-чё, девчонки, вмажем и па-коням?!..

– Га-га-га!..

И снова грязной чередой валил примитив из нутра моложавых душ из пустот. 

. . .

А сверху сказали – пора. Акт пятый. 

Все шло ведь мирно-тихо, как в злосчастный час случилось нечто поистине страшное. Может, взрыв какой или иная жуть. Затем пожар, огонь кругом, крики, ужас и сирены. Суета трагичная возымела власть над судьбами здесь всех, и без разбору. 

Сынок орет как ненормальный, его папик в ужасе, девица в шоке так, что стремглав летит наружу поскорее любой пробки из бутылки с газами. 

А наш культурный гусь немного растерялся, что немудрено, на месте замер, но быстро спохватился. Матерился грязно-громко, винил во всем неведомо кого, особенно тех, кто слишком далеко, и клеймил нещадно, пока старался выбраться по головам тех, кому выбраться никак или уже не суждено. 

Но не будем чернить всех тех при деньгах, среди которых нашлись и крепкие духом. Мужчина в годах и молодой паренек поскинули наспех дорогие пиджаки, и тащили на выход всякого, кого могли, кто слабее или старше. Тащили к свежим ложбинам в стене, передавали, сами же лезли в пекло обратно. 

Помимо сирен на подлете, извне сюда со всех ног неслись мужики бескультурные, побросав бутылки и, горланя бранно, также желали помочь люду спасти свои шкуры – с душами все равно для многих не выйдет. 

– Скорей-скорей! Чего ты телишься, мать-туда-то?!

– Ты уверен, что нам оно надо?! – с тяжелой одышкой спрошал второй, хотя и сам спешно ковылял к огню. 

– Можно и не надо! Но жить-то потом смогём?

– Ох, уж коли убёг – не уверен. Давай, разговоры поменьше, сам поспешай! Вход завален. Может, через то окно?

– Нет, туда, огня там поменьше!

Мужики – обычные люди, и раз уж выдались на их глаза такие жути, бежать прочь им явилось не с руки. Потому, матерясь от природного страха, наскоро перекрестясь, они оба полезли в самое пекло.  

Два этажа ресторана на пике кошмара в огне превращались в руины, пострадавших немало, уцелевших – не так чтобы слишком. 

– Давай, ё-толстяк, держись за меня! Черт, где ты столько кэгэ-то скалымил?! Я ж сломаюсь под тобой! Эй, Васёк, идь сюды! Помоги ему, а я той дамочке подсоблю! Вишь, посекло её как! … Ну, мадемуазель, вставай-вставай, пока потолок не рухнул и всех нас разом здесь не захоронил! Да не рыдай ты, норм, идём скорей отсюда, после поплачешь!

«Это ж надо было так чему-то рвануть, что только в этой жути я могу такую мадам к себе прижать. Полжизни можно отдать. Хотя, не, ну её на хрен, не отдам!» – бежали идиотские мысли бескультурного мужика, пока он, пыхтя как паровоз и получая ожоги, ушибы и порезы, вытаскивал одну представительницу высшего сословия за другим нерадивым рэбёнком, что от ужаса забился под стол и оттуда голосил:

– Папик-папик!

– Хорош орать-то, балбес, вылезай!

– Вы кто?!..

– В пальто!.. Руку давай, идиот!

– Не тяните так, у меня рубашка от Бриони. 

– От хирони! Держись крепче, болван!

Специальные службы подоспели скоро, те, что реально специальные. Пожарники быстро тянули шланги, отважные спасатели умело проникали туда, куда только им и возможно было проникнуть. 

Один из них вдруг обнаружил, как мужик с ожогами и ранами пытается вытащить второго, которого конкретно придавило. Он, кто тянул, матерился неясно на кого, больше на то, с какого рожна их вообще сюда занесло. 

– Ну, давай-давай, упирайся, мать туда-то! Говорил же, лучше на природу! – орал и снова тянул тот, кого придавленный называл Васьком. 

Приятель выбраться не мог, но шумел в ответ, чтобы тот сваливал отсюда – вот-вот рухнет балка. 

– Да до хрена ты умный! Упирайся, бухряк! Ишь, пузо-то разъел, а мне теперь надрывайся! Давай!!

Обоим помогли сноровистые мужчины в спец костюмах. Им обоим повезло. Не всем сегодня выпало счастье дальше под небом дышать. 

.  .  .

Свернулся пятый акт. Шестой. 

Спасатели закончили, теперь пожарники давили последние очаги беспощадного пламени. 

– Да, еще легко отделались, – утирая гарь с лица, бескультурный мужик матерился, вокруг которого хлопотали медики, пока тот им твердил, что с ним все в порядке, а ссадины и синяки сами пройдут. – Да не поеду я ни в какую больницу! За водкой пойду! И свечку поставлю!

– За кого свечку-то?.. А, да, точно. Надо, – в том же ошарашенном состоянии пребывал и Васек, Василий Петрович, если называть его уважительно, чего тот, разумеется, заслуживал с лихвой. 

– Ну, ты мужик, Петрович! – по-прежнему через слово бранился бескультурный. – Вот уж спасибо, родной, век не забуду, ей-богу!

– Ты лучше возле таких мест с пивом не трись. 

– А без него можно?

– А без пива нам тут вообще делать нечего. Говорил же, едем на природу. Так нет, сюда ему подавай. 

– Ты прав, теперь только туда. За город… Ой, девонька, кофейку бы мне… не, никак?

Молодая девушка в перепачканной одежде официантки из соседнего ресторана остановилась, присмотрелась. 

– Что, простите?

– Кофейку. Так что-то захотелось. 

– Какой кофеек, ты с ума сошел? – подозрительно косился Василий Петрович, незаметно прижимая к ребрам ладонь.  

– Хочу!

– А водка?

– Ведро, но потом. Слушай, а что это за мужик?

– Где?

– Да вон, кроет всех на чем свет стоит. 

– Тот, что ли?

– Он самый. Радоваться надо, живой остался, а он всех материт. Еще и плюется. 

– Богатые вечно всем недовольны, – пренебрежительно отмахнулся Василий Петрович. 

– С чего взял, что он богатый? 

– Вишь, к джипу побежал. Телефон достал, звонит кому-то. Да, выражается дурно, а выглядит как солидный человек. 

– Еще бы, тачку-то его хорошо задело. 

– Ладно, давай, поднимайся, если могёшь, ступать бы отселе пора. К лешему такой отдых. 

– Я кофеек подожду. 

– Тебя по голове все же приложило, да? Идём, говорю!

Но героев наших сразу не отпустили. Люди в форме вежливо попросили оставить контакты для связи, заполнили формуляры. Всем видом выказали уважение бескультурным матерщинникам, у которых что ни слово, то прямо в масть и едва ли не до смеха. 

Внезапно некая женщина, чуть старше средних лет, бросается на шею тому, кто не Петрович. Громко плачет, обнимает, благодарит. Мужик пока не понимал, кто она и за что так слезно хлопочет.

– Вы это, дамочка, вы уж поосторожней, больно ведь-ёп!.. Ой, извиняйте, женщина, само вырывается, туда-то!..

И в эту самую секунду:

– Да пошла ты на…, дура чертова!.. 

– О, кого это он так? – поинтересовался Василий Петрович, обернув взор на особливо культурного господина возле дорогого внедорожника. 

– Видать, нервы сдают, – сказал второй, поворачиваясь к человеку в форме. – Слушай, капитан, эта женщина от меня-то чего желает? Почему плачет? Я её не помню. 

– Вы сына её вытащили, потому и сами чуть там не остались. 

– Сына?

– Молоденький официант. Ну так, может, все-таки в больницу поедете? Травм много. 

– Не, это ссадины – пройдут. Не надо в больницу. Мы уж лучше за свечкой да за водкой, прости господи. 

Мужики начали тяжело подниматься с развалин, на которых они пристроились, как вдруг молодая официанточка прилетела словно пташка и, о чудо, принесла в пластиковых стаканчиках два кофе. 

– Вот, держите, дедулечки!

– Ё-о!.. На кого мы с тобой стали похожи, Петрович?

– Да хоть на чёрта небритого, главное, живы.

– Да. Вишь, сколько людёв-то накрытыми грузят? 

– Не могу смотреть, – отворачивал Василий Петрович кривленное болью лицо. 

– Надо смотреть, – возражал ему приятель. – Если не смотреть, значит, ни видеть, ни знать. В следующий раз духу не хватит. У меня уж точно. 

– Ну…

– Ой, спасибо, дочка! 

– Только кофе без сахара, – отвечала она, и плача, и улыбаясь одновременно – она же жива, заплачешь тут и засветишься. 

– Хоть с солью. Главное, кофеёк! Спасибо, милочка! Постой немного рядом, если можно. 

– Конечно. Может, что-то еще принести?

– Нет, я так, дай на тебя полюбоваться. 

– Безбожник! – заругался Василий Петрович. 

– Дурак ты, Васек, хоть и герой! Не на девицу ведь засмотрелся, я жизнью любуюсь. 

– А… ну тогда и я рядом пристроюсь. 

Девушка в разорванном фирменном фартуке теперь улыбалась им обоим. 

И тут, наш главный бескультурный, будто факир вытягивает из глубокого кармана старых штанов платочек. Не белый, конечно, и не совсем стерильный, возможно. Расправляет, кладет поверх бито-руинной глыбы, мелким камешком жмет ткань по ветру, и на вершину воздвиг стаканчик с кофе. Довольный смотрит на Петровича, пока тот:

– Нет, ну видали вы эту интеллигенцию? Скатерть белую он стелит, мать туда-то! Извиняйте, девица, само вырывается. 

Она им в дочки годилась, смотрела и завидовала до слез, что есть же у кого-то такие отцы. Есть. 

А еще она хотела сказать, что ничего у них лишнего не вырывалось, так, легкий шарм и до снисходительных улыбок. А мерзостей она от других столько наслушалась, что уши глохнут и глаза слепнут. Особенно от грязно пристающего молодняка и некоторых седых и слащавых ценителей особых изысков. 

Только ничего она им не сказала. Ком ей не давал слов произнести. Убежала перепуганная девчушка, пока вслед ей глазели мужики, установив поверх не бог весть какой белёсой скатерти свои стаканчики, делясь друг с другом огоньком, желая подымить. 

Девица упорхнула, потому двое мужиков теперь глазели друг на друга, цепко удерживая взгляды на одной линии. 

Нет, это были не совсем те, о коих возможно подумать, а один из героев, кто не Петрович, и тот самый богатей. Неясно, что свело их взоры, но таращились они гораздо дольше нескольких секунд. 

– Ты его знаешь, что ли? – удивленно поинтересовался Петрович. 

– А-шо его знать-то? Удовольствия не много, тьфу!.. – ответил не-Петрович, выругавшись, и все же вспомнив, как пару лет назад в одной богатой до примитивности избушке что-то починял. Припомнил, и сразу забыл – там за копейку душились, а гонор подавали на целый самосвал навоза. 

– Да, противные эти богачи, – заявил Петрович, отпивая теплый напиток. 

Его приятель призадумался, после отвечал:

– Не все. Парней-то я видал, в пору как ты меня тащил. Отчаянно бились в аду. И не за себя ведь, за людёв. Выходит, не все противные. 

– Может, и не все, но уж больно часто. И как по мне… О, укатил леший? – Петрович вернул стаканчик на глыбу, на частично белую ткань. 

– Да чего ты на него взъелся? Ты вообще его не знаешь. Тут любой неизвестно как себя поведет. 

– Да так. Не люблю. 

– А, уж оставь. Все это мелочи жизни. Допил?

– Хороши мелочи. Тут жизнь по мелочам чуть не разменяли. Допил. 

– Ну, тогда идём за пузырём. 

– Что ж, пошли, раз уж сегодня бог жить нам оставил. 

Солнечный диск сходил по дуге, жался к земле в горизонтах. Вечерело под…

ЗАНАВЕС